ТАТЬЯНА  ВОЛЬТСКАЯ

ДОМЛИТ АВТОР

АВТОРСКАЯ  СТРАНИЦА

АВТОРСКАЯ  ПОДБОРКА  "СТИХИ  О  ПЕТЕРБУРГЕ"

* * *

Так холодно – кажется, Малер

Гудит в позвоночнике. Соль

На ветках. Желтеет брандмауэр,

И тополь острижен под ноль.

И облако цвета шинели,

Повисшее на золотом

Гвозде, над мостом, - неужели

Сорвется? Не будем о том,

Что чудится вдруг в этой черной,

Бурливой, блудливой волне,

Свистеть и хрипеть обреченной

В хваленом граните, во мне,

В скукожившемся прохожем,

Напялившем город, как плащ, -

О, как он потерт и поношен,

И легок, и складчат. Не плачь.

То плац, то дворец, то казарма,

И сдавленный вдох – вопреки

Имперскому шарму и сраму.

И выдох. И трепет руки.

З И М А

Исакий плодовит и кряжист,

И ангел спит в его коре.

Сутулый Достоевский, тяжесть

Дворцов, построенных в каре.

И тут же – пушкинская легкость –

Свернешь по улице – видна,

Поддерживавшая под локоть

И Майкова, и Кузмина,

И город, весь припорошенный

Тончайшей пудрой ледяной,

Как будто в сердце пораженный

Любовник оперный, со мной

Немного постоит – и рухнет,

Глаза пустые закатив,

Помяв парик, забросив туфли

С большими пряжками в залив.

* * *

Метель на Университетской

Холеной набережной, лед,

Автобус, паренек простецкий

С двумя подружками, народ

В наушниках. Намокшим мелом

Дворец прочерчен. Ты со мной?

Ты здесь? Безжизненное тело

Реки накрыто простыней.

В глазах у города мерцанье,

Ладонь, прижатая ко лбу –

Как будто санки с мертвецами

Проскальзывают сквозь толпу,

Как будто произносишь: «Город» -

И тень ложится под стеной,

А эхо отвечает: «Голод»,

И снова тихо. Ты со мной?

Парады, кабаки, цыганки,

Расстрелы, балерины, спесь.

Вот если бы не эти санки.

Метро, окраина. Ты здесь?

Торговый центр, пивная, пьянка

В парадняке. Подъем. Отбой.

Ты здесь? И точно ли твой ангел

Присматривает за тобой?

* * *

Когда в лодке плотник Питер

Минул Невскую губу,

Усмехнулся искуситель

И подзорную трубу

Льстиво подал да ретиво,

Да не тою стороной:

Град с обратной перспективой

За стеною водяной.

То-то люди в Петербурге

Ходят задом наперед,

То-то сбоку ветер юркий

Черным хвостиком метет.

То Столярный, то Фонарный,

То Кирпичный, то Свечной,

То Дегтярный, то кошмарный –

Жидкой полночью мучной

Ходят люди, горбят плечи,

В переулках месят грязь,

Устремляются навстречу –

Дальше, дальше расходясь,

Спотыкаются, по жиже

По болотной семеня.

Так и ты, дружок – чем ближе,

Тем ты дальше от меня.

* * *

Ах, как хочется снега – небесного белого семени,

Что течет, прикасаясь едва, по рукам, по лицу,

Ах, шестерка-трамвай, как во сне, добежали и сели мы –

Ты на снег в волосах не смотри, не вези нас к кольцу.

Вот метель задышала, мехи развернула тальянкою,

Спотыкаясь, хмелея и перебирая басы.

Я вернулась домой, и под дверь незажившею ранкою

Пробивается свет, и не надо смотреть на часы,

Потому что я дома. Напишет метель Anno Domini

На стене в переулке Татарском, и в мягкую сеть

Остановку запутает, дверь Гастронома. Ничто меня

Не заставит отсюда убраться – ну, разве что смерть.

Потому что меня обнимают живые и мертвые,

Среди хлопьев слетаясь на зыбкое пламя слезы.

Узнавая по запаху, в ноги мне тычутся мордами

И углы, и ступени, и тумбы – как старые псы.

Фонари созревают в снегу, будто яблоки белые.

Посидим-посидим, черный хлеб посолим-посолим,

И не спрашивай, где я ходила, и что я наделала:

Где бы я ни была – позабуду ль Иерусалим!

Ты несешь мне любовь, словно пайку в блокаду – украдкою,

Как махоркой обсыпанный сахар – растает к утру,

Только сладость останется. Кожа моя Петроградская,

Сторона невозможная, снежная. Здесь и умру.

* * *

Ледяная змеиная шкура

С легким треском сползает с Невы.

Далеко нам до строящей куры

Богатеям гордячки-Москвы.

До шелкОвого далеко нам,

До Садового пояска,

До басового – в злате иконном –

До господского говорка.

А и наша держава не промах –

Налетай, кому надо воров:

То-то в ваших гуляют хоромах

Недомерки из наших дворов.

То-то к вам понасыпалось бесов

Из глубоких чухонских болот,

Чтобы, воздух измяв и изрезав,

Время вывернуть наоборот,

До кровавой мездры. Не до жиру –

Быть бы живу да в щелку залечь.

Это месть. А не надо порфиру

Грубо стаскивать с мраморных плеч,

С департаментов и присутствий,

С желто-белых, застывших во сне

Площадей, по которым несутся

И безумный фельдъегерь, и снег.

На Москве-то все гладкие лица,

Без гульбы да потравы – ни дня.

И шипит отставная столица,

Как змея под копытом коня.

* * *

Дом потертый, в кирпичном своем исподнем

Мне милей прилизанного красавца.

У зимы, уходящей по льду сегодня,

Волосатые ноги царицы Савской.

Все над ней смеются, намокли юбки,

Ветер дует, подтаявший лед крошится,

Погляди, под нами, как разум хрупкий,

Превращаясь в жиденькую кашицу.

И из города вывалились кристаллы

Ледяные, снежные – гвозди, клинья,

На Васильевском линии перестали

Параллель блюсти – проросли из линий

Листья, нежные, будто из наших пальцев, -

Их сожжет морозом еще, конечно,

Так что лучше в будущем не копаться,

Да и в прошлом, сияющем ли, кромешном,

И не надо Канта – довольно марта,

Торопливых слов, обнаженных всуе,

Чтобы враз обрушился мир Декарта:

Я люблю – и, стало быть, существую.

* * *

Надо же, старая перечница, смотри-ка,

Ты еще хочешь жить, любить,

Продаешь квартиру, полную окостенелых криков

Страсти, горя, ненависти – любых.

Вот она, жизнь, откалывается кусками

Ладожского льда, уплывая с шорохом по Неве,

Крутясь под мостами, обещая вернуться – песенка городская,

Застрявшая в ухе, горло царапающая. Не верь!

Ах, ты не хочешь сидеть, перебирая прошлое,

В мамином кресле, сливаясь с обоями, но пока

Ты спишь, будущее – железной горошиной

Под дырявой периной толкает тебя в бока.

Неужели ты думаешь заклясть это каменное болото,

Обойти со спины извивающуюся страну,

Все ее скользкие шеи, ядовитые зубы, вышедший из моды

Пыточный реквизит? Ну-ну.

Ты думаешь, новые стены не будут к тебе суровы,

Из соседних окон на тебя не нахлынет мгла?

Здесь на каждой стене – непросохшие пятна крови,

Запомни, куда бы ты ни пришла.

Этот город пропитан смертью – не до идиллий,

А сестренка любовь – попрошайка, дворничиха, швея:

Разрывая объятья, из каждой комнаты кого-нибудь уводили.

Кто знает, чья теперь очередь. Может быть, и твоя.

* * *

Спит Нева в гробу хрустальном,

Небеса над ней пусты.

Пересыпанные тальком,

Спят воздушные сады,

Спят двугорбые сугробы,

И с лопатою таджик,

На окне пучок укропа

Засыпающий лежит.

Спит бездомный на вокзале

На заплеванном полу,

И с открытыми глазами

Спит прохожий на углу.

Спит Исакий – будто сани

Перевернутые – сквозь

Вьюги рваное вязанье,

Ветра сломанную трость.

Спит пустой почтовый ящик,

Спит собачья – дыбом – шерсть.

Есть ли кто-то настоящий?

Кто-то бодрствующий – есть?

Средь боков дворцовых желтых

И покатых белых спин

Только мы с тобой, дружок мой,

Целый год уже не спим.

* * *

Ничего не останется – даже

Мокрых улиц, бегущих во тьму.

То колонну, то Думскую башню,

Задыхаясь к себе потяну,

Треугольник Адмиралтейства,

Рассыпающийся в руках,

Даже тесные дворики детства

Оставляют меня в дураках,

Даже лиц незнакомые пятна,

Даже окон растёкшийся мёд,

Лишь улыбку твою – контрабандой

Незаметно с собою возьмёт,

Да обрывок того разговора,

Заглушённого шорохом шин –

Уплывающий в сон, за три моря,

Еле видный кораблик души.

* * *

Нет конной гвардии, но есть Конногвардейский

Бульвар: скамейки, сонное семейство

С коляской и собакой. Не надейся,

Не повстречается драгун или улан,

Но снег неспешный продолжает действо –

Он начал падать не сейчас – лет двести,

Или вчера, когда мы были вместе,

А нынче – буквы на бумажной дести,

Разорванной неровно пополам,

Без даты – и без подписи подавно,

И только снег торжественно и плавно

Шеренгами вступает на бульвар,

Как белые драгуны и уланы,

Плывет в зазор меж нашими телами,

Меж нашими сердцами – прямо, прямо,

И липы над бесшумными конями –

Из розовых ноздрей ветвистый пар.

* * *

Вдыхая смерть, глотая ложь,

Спеша, оглядываясь, маясь,

Вдруг понимаешь, что идешь

Не на автобус, а в Эммаус.

Беретик чей-то голубой,

Старик запыхавшийся грузный,

И снег, смешавшийся с толпой,

Идет по улице, не узнан.

* * *

Смерть моя не чиркнет новостью

По газетному листу

И конем не остановится

На Аничковом мосту.

Все равно – могила братская,

Бор высокий, щель в стене –

А сторонка Петроградская

Не заплачет обо мне.

Только тень твоя сторожкая

Повернется у ворот,

И фонарь дешевой брошкою

Между липами блеснет,

Глянем друг на дружку – роли-то

Позабыты навсегда.

Буду я на землю пролита

Пред тобою, как вода,

Одна капелька останется,

Так, слезинкой – на авось,

А когда ты скажешь: «Танечка» -

Вот тогда и разревусь,

Как над той страницей гибельной –

Помнишь, девица, ручей –

Конашевича, Билибина –

Все равно не помню, чьей.

По краям цветочки блеклые

Из заморского стекла,

А Финиста ясна сокола

Я за печкою нашла.

Посреди любого сборища,

В сетке мелкого дождя

Я тебя узнаю: перышко

Мне оставил, уходя.

Потому-то выйдет тень твоя

Мне навстречу из ворот,

Над обшарпанною стенкою

Луч рассеянный сверкнет,

Остановится над аркою,

Круглой, твердой, как хитин,

И пойдем мы, взявшись за руки,

В первый раз – куда хотим.

* * *

Двор-колодец, дай глоточек, неба капельку плесни:

Плоть озябшая – не хочет, а дотянет до весны.

У окна она бледнеет, как картофельный росток,

Штукатурка перед нею и помятый водосток,

Да невидимый народец завернет на полчаса,

Населявший двор-колодец, улетевший в небеса,

Только облачко дыханья оставляя на стекле,

Только отсвет над верхами почерневших тополей,

Точно спичек обгоревших, вынутых из коробка.

И луна ложится решкой, и дорожка коротка

Из густых тире и точек – стайки девочек босых.

Двор-колодец, дай глоточек, души грешные спаси!

* * *

Старея, теряя сон,

Дурные привычки, память,

Стоять под мостом, как сом,

Подрагивать плавниками

И чувствовать, как трамвай

Скользит по шершавой ткани,

Трепещущий, как трава,

Как холод меж позвонками.

* * *

То ли выпить водки, то ли не пить,

То ли выпить, то ли уснуть.

Отливает кровь от гранитных плит,

Подо льдом замирает ртуть.

Полицейскому УАЗику лень шнырять,

Охраняя покой семей,

Обвивается вьюга вкруг фонаря,

Как вкруг райского древа – змей.

В серебристых кольцах – парадняки

И припудренные сады,

У подъездов запертых – огоньки,

На поземке – твои следы.

Я стараюсь попасть, но иду не в лад,

И встает меж тобой и мной

Императорской площади циферблат

С тяжкой стрелкою часовой.

Этот город живет по законам сна,

И когда я среди живых

Окликаю тебя – предо мной стена,

Иероглифы чертит вихрь.

Не пойму, к чужому припав плечу, -

То ли тот, то ли этот свет,

Но когда среди мертвых тебя ищу –

То и там тебя тоже нет.

 

* * *

Снег погас – и все померкло –

Ветка, улица, карниз.

Город, сшитый не по мерке,

На плечах моих обвис.

Ни следа, ни силуэта

Угадать уже нельзя,

Вместо линии и света –

Лужи, камни да земля.

Все, что мило, все, что любо,

Глянешь искоса – не то, -

Давит, как сырая шуба,

Как намокшее пальто.

Был ли город? Где ты, Шлиман, -

Откопай его скорей.

Манны, Господи, пошли нам

Вкруг пустынных фонарей,

В тишине – глухой как будто –

Имя наше назови

И пошли нам сон под утро –

Краткий отдых от любви.

* * *

В темной утробе зимы шерстяной –

Словно в огромной варежке.

Толпы шуршат. За стеклянной стеной –

Жарко, и кофе варится.

Маленький рынок – разложен товар

Важный, торгуют рейтузами,

Медом и салом. Шаги Рождества –

Издали, сбоку, неузнаны.

Толстою кожей обтянутый дом,

Окна, светящие скупо,

Снег утыкается мне в ладонь,

Как лошадиные губы.

* * *

Снег лежит, как убитый царевич.

Двор зареван. Старуха в окне.

И деревья, как жаждущий зрелищ

Темный люд, собрались в стороне.

Город мрачен, как будто в опале –

Там труба из траншеи торчит,

Тут куски штукатурки упали

Прямо в лужу – клочками парчи.

У парадной повалится пьяный,

Помигает кортеж, матерок

Обгоняя, и – руки в карманы –

Захромает блатной ветерок:

Что-то зреет в душе его мутной,

Что-то светит – кому-то казна,

Самозваное счастье, кому-то –

Разоренье и смута. Весна.

* * *

Слезится стекло, оплывает стена из воска,

Крошится воздух, скрипит на зубах известка,

Река снимает свое ледяное платье,

И тот, кто сегодня гуляет, - за все заплатит –

За мост чугунный, булыжник старорежимный,

За шаг летучий, за поцелуй в машине –

С оглядкою, будто город сейчас исчезнет –

Не будет ни замка, ни голубой мечети,

Ни набережной, где долго не тает слово,

Ни сумерек мягких, ни Репина, ни Серова.

Бунтует ветер, холодный рассвет не гаснет.

Весна – это Суриков. Утро стрелецкой казни.

* * *

Вся эта улица, трамвайный

Стекольный дребезг за окном,

Весь этот город влажный, свайный,

Дождем читаемый с трудом,

И набережных повороты –

Как повороты конских шей

Гранитной в яблоках породы

С проплешинами алкашей,

Чьи отражения качает

Волна, шуршащая: «Пора!»

Весь этот дым из труб, и чаек

Рыдающие тенора,

Вся эта плоская равнина,

Затянутая пеленой,

Весь

тикающий мир – как мина,

Положенная за стеной,

Все барыши его, все башни,

Все полные костями рвы,

Все марши – только сон, объявший

Любовников после любви.

* * *

Над Царицыным лугом в цветочном дыму,

Где разбойничает сирень,

Над царем, глядящем на кутерьму

Лодок, с облаком набекрень,

Над Фонтанкой чахоточною, с ребром

Выпирающего моста,

С темной кровью, к которой подмешан бром,

Над парадной, что заперта,

Над балконом парящим, где я одна,

Пятилетняя, вечно стою

Над цветущею веткою чугуна –

Той же самою, что в раю,

Над ступеньками каменными, где львы

Перекатывают шары,

Я плыву на крыльях твоей любви –

Сквозь нечесаные вихры

Кленов, сквозь провода, где возможен сбой,

Сквозь дворы, что сулят беду, -

Но пока ты несешь меня над собой –

Никуда я не упаду.

* * *

Выйду я на плоский сизый берег,

Погляжу на хрупкие дворцы.

Только ли Москва слезам не верит?

Так ли уж спокойны мертвецы?

В час последний, в вечер мой прощальный

Промелькнет на Кронверке трава,

И мечеть под шелковою шалью,

И Невы рябые рукава,

В будке за углом – грузин-сапожник,

«Сытный рынок» - блеклая строка,

По щеке погладит мелкий дождик,

Как твоя дрожащая рука.

Длинный луч негаснущего шпиля

Выхватит в ночи – пока светла –

Всех мужчин, которых я любила,

Всех детей, которых берегла.

* * *

Вот и осень кончилась, поди-ка,

Мокрой колоннадой и тоской,

И в петлицу белую гвоздику

Сунул сумасшедший городской.

Глядя на светящиеся тачки,

Мертвую пластмассовую ель,

Шепчет клен – ограбленный Башмачкин –

Ветер, ветер, где моя шинель?

Ты с меня сорвал ее по пьянке –

Видишь, замерзаю налегке,

Но в небесной табели о рангах

Мы с тобою – на одной строке.

Ты же брат мой, ветер, ты же брат мой –

А не тот прохожий человек.

В черном небе, в продувной парадной –

Комом в горле – набухает снег.

* * *

Какая же светится нежность,

Когда обнимает пурга –

Как будто француз или немец,

Заброшенный в эти снега,

А вовсе не город, который

От стужи, похоже, забыл

Про банки свои и конторы,

Глотая морозную пыль, –

Бормочет, худой, удивленный:

Довольно, закончим игру, -

Вконец заблудившись в колоннах,

Как в сонном морозном бору.

Он весь в лихорадке какой-то,

Слезится встревоженный взгляд,

И улиц больничные койки,

Застелены белым, стоят.

* * *

Как широкий свитер складчатый,

Снег на городе повис.

Кто лежит – свернись калачиком,

Кто идет – остановись.

Хлопья крупные, просторные,

Лица бледных фонарей.

Кто подумал слово вздорное –

Проглоти его скорей,

Кто замыслил дело лютое –

Позабудь его навек:

И сердца, и стены кутает

Шерстяной мохнатый снег –

Не спеша, спокойно, истово.

Ты усни – и я усну.

Не иначе, кто-то выстрадал

Этой ночи тишину.

* * *

Мы не усидим сегодня дома,

Вечер – недоверчивое «Ах!»

Терпкое вино аккордеона

Плещется в надтреснутых мехах.

Мы пойдем по улице Введенской,

В переулок хрупкий завернем,

Будто бы имея повод веский

Не спеша прогуливаться в нем,

Отражаться в зеркале – взгляни-ка,

С одного кусая пирожка

И дома, стоящие, как книги,

По затертым гладя корешкам.

В петербургской оттепели хмурой

Отхлебнем из фляжки – и вперед,

Будто голос Шарля Азнавура

Нас по мокрым улицам ведет –

Мимо Александровского парка,

К маслянистой вкрадчивой реке,

Мимо окон, ярких, как подарки

В золоченой праздничной фольге,

Мимо островка царей и зайцев –

И опять в проулок водяной,

И того гляди начнет казаться,

Что и вправду

ты идешь со мной.

* * *

С неба сыплется белая крупка

Во дворы, на машины, в сердца.

Город спит, исчезающий, хрупкий,

И трамвай тормозит у кольца.

Высыпается белая манка

На карнизы, кусты, гаражи,

За окном серебрится приманка

Для доверчивой птичьей души:

Наклюется холодного вдоволь –

И забудет, как звали ее

И канал, и обрубленный тополь,

И чугунной калитки литье,

И в подъезде чужом по соседству

Век проспит, или два, или три.

Только имя твое, будто сердце,

Ровно бьется у спящей внутри.

* * *

Вот он, модерн, глаза зеленые,

Лица мучительный овал.

Вьюнок, осока. Губы сонные –

Болотный бог поцеловал.

Цветут зарницы революции,

Тихи, несбыточны, легки,

В пролетке – дальше, чем до Слуцкого,

На Охту или на Пески.

Потеют штукатур и кровельщик,

Над туфелькой струится шелк –

Ан вытекла из шеи кровушка,

Едва моргнул – и век прошел,

И к Вологде прижалась Вытегра,

Осиротевшая Нева

Негромко охнула и вытекла

Из акварели Бенуа.

На стенах – в копоти, в испарине –

То цаплю встретишь, то жука,

Как будто взяли дочку барина

И выдали за мужика.

Смотри, как тошно ей, как плохо ей –

Разбит фонарь, заплеван пол,

И легкий венский стул – эпохою

Застыл – как мертвый богомол.

* * *

Пахнет потом и одеколоном.

Эркер, водосточная труба,

Улицы распахнутое лоно,

Спины, плечи, головы – толпа.

Громкий смех, повернутая шея,

Вывеска, блеснувшие очки, -

Как люблю я вечное движенье,

Задыханье, паузы, толчки,

Каменное мясо городское,

Красные машинные тельца,

Над нетерпеливою рукою –

Белое пятно лица

С влажными, цветущими губами.

Площадь расплывается, как дым,

И летит, летит над нами знамя

Неба – золотое с голубым.

* * *

Как же все эти улицы без меня,

Как же окон тающие гирлянды?

– Как стакан на празднике без вина –

Обнесли, забыли налить – и ладно.

Как же эти скверики без меня,

Голубиная клинопись, отпечатки

Лап собачьих, летучие семена

Ливня в месиве городского чата?

Как же голос, слышимый только мне,

Как же хлебница с коркою заскорузлой,

Как же он без меня, этот сад камней,

Звон, дымок, проспекта сухое русло?

* * *

Ты говоришь – когда-то это кончится –

Вот так же потеплеют фонари,

И женщины в платочках у Никольского

Пойдут…

– и обрывается внутри.

Всё кончится – и толпами вечерними

Потащит прочь поодиночке нас,

И только лиц повёрнутых свечение

Нас выдаст – и сиянье глаз.

Сливаясь с человеческими реками,

Дробясь

в прозрачных окнах и дверях,

Мы вдруг себя почувствуем калеками,

Как будто бы полтела потеряв.

И не к врачу-советчику-читателю:

Московским, Невским, Лиговским, Большим –

Мы, перед тем как сгинуть окончательно,

Назад рванёмся – но не добежим.

* * *

Не безумная я и не гордая,

Просто пялюсь ночами во тьму.

Я приклеена к этому городу –

Полинявшею маркой к письму.

Видишь, вот оно – вестником радости –

Или горя – по тихой реке,

В пожелтевшем конверте без адреса

Проплывает – и я в уголке.

* * *

И голуби, свистящие, как пули,

И узкий двор, и лавочка в тени,

И вывеска “Столовая”. Люблю ли,

Не спрашивай – а на небо взгляни,

И на дома – сырые, настоящие,

На ровные квадраты белых рам.

И на помойке сваленные ящики,

И на углу грузинский ресторан –

Всё в первый раз как будто, всё в диковинку –

И площади подкова, и Нева,

Сбегающая к морю, как к любовнику,

Раскинув для объятий рукава.

 

 

 

 

 

 

Татьяна Вольтская родилась и живет в Петербурге. Поэт, эссеист, автор

девяти сборников стихов - "Стрела" (СПб,1994) , "Тень" (СПБ,

1998), "Цикада" (СПб, 2002), «Cicada» (London, Bloodaxe, 2006),

«Trostdroppar», (Стокгольм, 2009), «Письмо Татьяны» («Геликон Плюс»,

2011), «Из варяг в греки» («Геликон Плюс, 2012), «Угол Невского и

Крещатика» (Киев, «Радуга», 2015), Избранное (СПб, «Геликон Плюс»,

2015), «В легком огне» (Издательские решения, Ridero, 2017).

В 1990-е годы выступала как критик и публицист, вместе с Владимиром

Аллоем и Самуилом Лурье была соредактором

петербургского литературного журнала «Постскриптум».

Стихи переводились на английский, немецкий, шведский, голландский,

финский, итальянский, литовский языки.

Лауреат Пушкинской стипендии

(Германия), премий журнала "Звезда" и журнала «Интерпоэзия» (2016).

Печатается в литературных журналах "Звезда", "Новый мир", "Дружба

народов", "Интерпоэзия", "Этажи", «Новый берег» и др.

Работает корреспондентом радио «Свобода/Свободная Европа»